Ранним вечером 28 августа 2014 года Андрей Лозинский позвонил своей матери. Андрей, 21-летний призывник в 93-й механизированной бригаде украинской армии, звонил прямо у восточного города Иловайска, где украинские войска боролись за возвращение территории, занятой пророссийскими повстанцами. Его мать, Ядвига, была в своем офисе в Днепропетровске, за 350 километров на запад. Разговор был коротким: на его фоне Ядвига услышала, как другой солдат сказал: «Нас засекут». Она прекратила разговор почти сразу. Все знали, что звонки мобильных телефонов на фронте могут выдать позицию врагу. «Если бы я знала, какой была ситуация на самом деле, я бы поспрашивала его больше», - сказала она мне 10 месяцев спустя. Но за время их короткого разговора Андрею хватило времени сказать ей, как обычно, что все хорошо. Раньше в тот же день другой солдат 93-й механизированной бригады позвонил домой с линии фронта. Артем Калиберда говорил со своей матерью, Светланой, и сестрой Леной. Все было нехорошо - он сказал сестре, что украинские войска у Иловайска были полностью окружены. «Три дня нам было нечего есть. Мы должны вырваться завтра. Я не знаю, что делать». Артему было 24, но он все еще был для Лены маленьким братом. Прорыв блокады звучал как сумасшествие. «Оставайся, где ты есть», - умоляла она его. Следующее утро, 29 августа, принесло еще один палящий день конца лета на востоке Украины: кукуруза стояла готовой для сбора на обширных равнинных полях восточной Украины; подсолнухи склонили свои увядшие головы. Война шла уже четыре месяца. Официально это была - и до сих пор остается - не война, а антитеррористическая операция, направленная на подавление спровоцированного Россией сепаратистского восстания, взявшего под контроль большую часть украинского восточного региона Донбасса. До конца августа вооруженные силы Украины пополнились двумя волнами новобранцев, многие из них отправились на территорию вокруг Иловайска. В 9 утра 29 августа украинские солдаты начали отступление, получив обещание безопасного выхода из ловушки через «зеленый коридор», согласованный рано утром. О том, что случилось потом, единой точки зрения нет до сих пор. Пока Ядвига и Светлана с возрастающей паникой ждали весь этот долгий жаркий день, начали приходить новости из Иловайска, ставшего сценой самой страшной военной катастрофы в истории современной Украины. Украинской парламентской комиссии потребовалось 12 месяцев, чтобы создать отчет, в котором объявлялось, что сепаратистские и российские армейские части нарушили соглашение. Количество жертв, по данным комиссии, обнародованным в августе 2015 года, составило 366 украинских солдат и добровольцев убитыми, 429 ранеными, 128 попавшими в плен и 158 - пропавшими без вести. Андрей Лозинский и Артем Калиберда, бывшие в одном военном грузовике ГАЗ-66 отступающей колонны, попали в число этих 158 пропавших без вести. Весь следующий год Ядвига и Светлана работали, не зная отдыха, чтобы выяснить, что случилось с их сыновьями, а также другими пропавшими парнями из 93-й. Столкнувшись с безразличием и некомпетентностью чиновников, две женщины стали близкими подругами среди сообщества матерей, жен и дочерей, борющихся за то, чтобы узнать правду. «Если бы все было в порядке, мы бы никогда не встретились. Но с тем, что есть, слава Богу, что это произошло», - сказала мне Светлана Калиберда. Прошел почти год с тех пор, как она и Ядвига слышали голоса своих сыновей. За все это время украинские власти так и не решили, кто должен отвечать за расследование судеб их детей: полиция, военный прокурор или служба безопасности. Не было создано централизованной базы данных пропавших солдат. СБУ опубликовала один список, министерство внутренних дел - другой. Оба ведомства установили «горячую линию» для семей пропавших бойцов, но если родственникам удавалось дозвониться по одной, зачастую все, что им говорили, это позвонить на другую. Солдаты, которые были похоронены их семьями, месяцы спустя оставались в списках пропавших, другие, до сих пор действительно пропавшие, оказывались на мемориальных досках погибших. Одному солдату, пропавшему в августе 2014 года, в мае 2015-го прислали призывную повестку. «Были только поиски, переживания, обещания, извинения, отговорки, - рассказывала Светлана. - Я думаю, что могут быть какие-то негласные правила не открывать, что случилось на самом деле, потому что все, что мы, родители, нашли, мы нашли сами». «Я думала, что это не моя война, - сказала мне Ядвига. - Но она пришла в мой дом без приглашения и стала моей». Ядвига - это высокая, волевая женщина, привыкшая принимать решения за себя. Если государство не найдет ее сына, то она найдет. После многих лет коррупции, революции 2014 года и последующего вооруженного конфликта украинское государство было неспособно или не желало выполнять некоторые из своих основных обязанностей. За год предпринятые Ядвигой поиски вовлекли ее в мощное волонтерское движение, делавшее все, от снабжения вооруженных сил обувью и бронежилетами до переговоров об обмене пленными и возвращении погибших. Она отдала большую часть жалования Андрея - благодаря лоббированию семей до сих пор выплачиваемого пропавшим солдатам 93-й - на лечение раненых или погребение тех, кто был убит. В военном госпитале она познакомилась с Сергеем, армейским инструктором. Возможно, однажды они поженятся. Но не сейчас. Ядвига неспособна избавиться от своего нынешнего кошмара. Ее бросило в обескураживающий, всепоглощающий поиск сына, который официально не жив и не мертв, во время войны, которая официально - не война. «Быть неизвестным солдатом в 21 веке - это просто невероятно, - сказала она. - Или Андрей вернется домой, или мне придется его похоронить». Отец Андрея умер в 2012 году. Андрея призвали в апреле 2014. В тесной однокомнатной квартире, которую Андрей всю свою жизнь делил с родителями, мало признаков его присутствия. Его девушка Лера забрала его лосьон после бритья, в память о нем. Компьютер, за которым он до рассвета играл в игры, не давая спать своей раздраженной матери, наполовину скрыт кучей бумаг. Над ним - смотрящая вниз его фотография. Неулыбающийся, в своей флотской форме, с запрокинутой головой, придающей ему высокомерный вид, присущий также Ядвиге. Вокруг фотографии - макеты аэропланов. Они принадлежат не Андрею, а его матери. До того, как родился ее единственный сын, Ядвига работала в институте, разрабатывающем самолеты и ракеты. Она хотела стать боевым летчиком, но мало кому из советских девушек удавалось осуществить такую мечту. Когда врачи сказали ей, что она ждет девочку, она поправила их: это будет мальчик, и он станет астронавтом. «Я хотела вырастить его экстраординарным», - сказала она мне. * * * В начале сентября 2014 года Ядвига в поисках своего сына начала пересматривать фотографии мертвых тел. Вскоре после иловайской катастрофы около 300 тел были привезены в машинах скорой помощи и открытых грузовиках, чтобы быть сгруженными в моргах Запорожья и Днепропетровска - двух контролируемых правительством крупных городах, ближайших к Иловайску. Некоторые тела были почти не повреждены. Другие были раздуты, как воздушные шары. Многие были кусками. Персонал был совершенно неподготовлен к работе с таким потоком мертвых или их отчаявшихся родственников. Когда семья Калиберда прибыла в Днепропетровск в поисках Артема, их сначала направили не в тот морг. Родственники издалека спали на железнодорожном вокзале. Никто не подумал о том, чтобы обеспечить им размещение. Украина не была готова к вооруженному конфликту, и иловайская трагедия проявила неполноценность ее военной и криминалистической систем идентификации. Следуя давней советской традиции, солдат отправляли на фронт без жетонов. Централизованной базы данных медицинских записей, помогавшей бы в идентификации в случае смерти, не было. Неопознанные тела получали номер и хоронились на кладбищах, где были преданы земле сотни неизвестных солдат-участников конфликта. Война на востоке Украины, ведшаяся преимущественно советской артиллерией вроде ракет «Града», особенно жестока. В 40 процентах боевых смертей все тело полностью разорвано, говорит Ольга Богомолец, врач и советник президента Украины по гуманитарным вопросам. «За 12 лет работы я думал, что видел много телесных повреждений, - сказал мне Андрей Голубович, исполняющий обязанности директора бюро судебной экспертизы Запорожской области. - Но когда я увидел результат бомбардировки «Града», я понял, что не видел ничего». Он протянул ладонь в форме чаши, как бы держа невидимую пригоршню. «Иногда от тела остается всего 150 граммов». Когда возможно, работники морга записывают посмертные данные: рост, форму тела, цвет и длину волос, зубы, отличительные признаки, одежду и личные вещи. Парней лишают индивидуальности; в большинстве описаний говорится просто: мужчина в возрасте 25-35 лет. «Почти все они одинаково одеты, все молоды, высокого роста, красивые мальчики», - говорила судебный эксперт Елена Ященко, когда я прошлым летом приехала в запорожский морг. Она рассказала мне, как сложно было объяснить родственникам влияние смерти на человеческое тело. Персонал показал мне форму для записи посмертных данных, включавшую примерную диаграмму для отметки стоматологических деталей. Они разработали эту форму сами. В грязном криминалистическом департаменте, где в разнообразных пластиковых лотках лежали куски скальпа и кости, Ященко сказала: «Иногда я оглядываюсь назад и думаю, что мы могли бы сработать лучше. Я не могу поверить в то, что мы сделали». Чтобы ДНК-лаборатории под разными министерствами объединились в одну базу данных, потребовалось ждать до октября 2014 года. Сейчас все образцы ДНК от погибших на войне проходят через одну лабораторию, которая отправляет результаты в Киев для сравнения с ДНК родственников. К сентябрю 2015 года из 1671 фрагмента тел были созданы 758 индивидуальных ДНК-профилей, и 418 сравнили с данными родственников. Некоторые родители не решаются сдавать ДНК, и не только потому, что не доверяют властям, говорит Богомолец. «Они не хотят верить, что их дети мертвы». Как Светлана, так и Ядвига сдали образцы для ДНК-профилей в сентябре 2014 года. Но они не видели своих сыновей среди фотографий в моргах, и у них были основания надеяться, что их дети живы. Четверо других солдат из грузовика, вывозившего Артема и Андрея из Иловайска, попали в плен и были освобождены через 48 часов. Возможно, Андрей и Артем были также захвачены. Никто не знает, как много украинских солдат содержатся в плену, и где. Российские и сепаратистские СМИ размещали видео с украинскими военными, над которыми издевались те, кто их захватил, закрытыми в неопознанных подвалах и подземных дырах. Они публиковали онлайн паспорта и военные идентификационные документы солдат, предположительно захваченных или убитых, и фотографии тел, которые могли быть мертвыми, могли быть без сознания, а могли быть вообще с другой войны. Ядвига, Светлана и ее дочь Лена делились этими видео и фотографиями с другими семьями. Их изучали до тех пор, пока не помнили наизусть. Иногда родственникам казалось, что их парни, или мужчины кого-то другого из искавших, выглядят очень похожими на эти изображения. Скоро в нижней части видео на YouTube начали появляться объявления украинских экстрасенсов. А потом начались телефонные звонки. * * * В октябре 2014 года Лене Калиберде позвонили с неизвестного номера. Несколькими неделями ранее она разместила онлайн фотографию брата вместе со своим номером телефона, прося об информации. Она схватила телефон. Человек на другом конце линии объяснял, что он врач из больницы в Луганской области, зоне конфликта на северо-восток от Иловайска. Одним из его пациентов был высокий темноволосый украинский солдат Артем Калиберда. «Он сказал: «Он я тяжелом состоянии и срочно нуждается в медикаментах. Я понимаю, что вы не можете их привезти, поэтому отправьте деньги», - рассказала мне Лена. Она записала все, что говорил ей звонивший: описание Артема, адрес больницы, медикаменты и их стоимость, номер банковской карты. Она связалась с банком: имя владельца счета не совпадало с именем, которое оставил ей звонивший. Она проверила еще. Такой больницы не существовало. До лета 2015 года Лена, сейчас 27-летняя, воспитывающая двухлетнего сына, заполнила подобными разговорами два толстых потрепанных блокнота. В этих блокнотах - год отчаянных надежд, разочарований, обещаний и обманов. Были звонки от якобы украинских офицеров контрразведки, предлагавших ориентиры, которые вели в никуда; сепаратистских командиров, заявлявших, что мстят за зверства украинской армии на Донбассе; волонтеров с двух сторон, просивших денег или помощи пленным; гостей ток-шоу, которые могли бы обнародовать дела пропавших людей; священников и экстрасенсов для утешения. Лена посещала нескольких экстрасенсов и записывала то, что они ей говорили: Артем жив, в темном месте, его ждет трудная дорога домой, но она должна ждать его возвращения. Такие блокноты есть у каждый семьи, с которой я говорила. Многие верили экстрасенсам, выдававшим почти одинаковые обнадеживающие сообщения. Они посылали одежду, продукты, медикаменты и деньги мошенникам, которые затем исчезали. Иногда звонившие предлагали несомненно убедительные доказательства. Две молодые женщины из Днепропетровской области, чей отец из 93-й пропал в Иловайске, получили в социальной сети фотографию, отчетливо показывавшую его в плену. Дочери отправили медикаменты и спросили, могли бы они привезти ему теплую одежду. «Приезжайте, если хотите, - был ответ. - Но вы можете оказаться закрытыми в том же подвале вместе с вашим папой». Вскоре после этого их контакт исчез из интернета. Семьи создали черный список мошенников. Они передавали имена и детали СБУ, полиции, армии. Но ответ был всегда один: мы ищем, дайте нам знать, если у вас будет какая-нибудь новая информация. «Никто ничего не делает, - говорила Светлана. - Мы подползаем к ним на четвереньках, и они говорят «да-да-да», чтобы только от нас избавиться». * * * В то время как Лена отбивалась от телефонных звонков, Ядвига ходила по полицейским участкам, криминалистическим лабораториям, военным штабам и офисам военных прокуроров, чтобы поторапливать расследования, которые ни к чему не приводили. После одного из таких визитов в октябре 2014 года она села в такси с энергичной 56-летней Ириной Семченко за рулем. Ирина была из Донецка, города в центре конфликта, расположенного недалеко от Иловайска. Она бежала с семьей в Днепропетровск в начале того года. Как и Ядвига, Ирина была сильной женщиной в мире мужчин, мало расположенной к жалостливой болтовне. Когда Ядвига рассказала ей свою историю, Ирина сделала практическое предложение: поехали поищем Андрея сами. Они могли бы остановиться в доме Ирины около донецкого аэропорта, и если Ядвига покроет расходы, Ирина могла бы их туда отвезти. Ирина была уверена, что их не застрелят и не возьмут в плен: «Кому мы нужны? Мы всего лишь две бабушки», - сказала она мне. Ядвига не приняла предложение сразу, потому что надеялась, что Андрея скоро освободят. С тех пор, как начался украинский конфликт, небольшие количества пленных обменивались через полуофициальные или волонтерские организации, составлявшие списки имен, часто противоречившие друг другу. Но сентябрь принес более конкретные меры: два мятежных режима так называемых Донецкой народной республики (ДНР) и Луганской народной республики (ЛНР) договорились с Россией и Украиной о перемирии и обмене пленными «всех на всех». Перемирие не наступило, но первый обмен пленными был назначен на 26 декабря, и Ядвига видела имя Андрея Лозинского в списке, составленном Украиной. 22 декабря Ядвига позвонила Лидии Родионовой, которая решала проблемы, связанные с пропавшими людьми, в комиссии ДНР по обмену пленными. Родионова сказала, что в списке ДНР нет Андрея Лозинского. В тот же день следователь, ведший дело Андрея, позвонил Ядвиге сообщить, что ее ДНК частично совпало с телом из Иловайска. «Это невозможно», - сказала Ядвига. Она позвонила Ирине. Ядвига погрузила в такси Ирины печенье и сигареты для украинских заключенных, и на следующий день две женщины пересекли пропускной пункт на контролируемой Украиной территории и отправились в сторону удерживаемого сепаратистами Донецка. Многополье, Осыковое, Новокатериновка, Старобешево: села вдоль «зеленого коридора» из Иловайска были наполовину разрушены. Вместо кукурузы в человеческий рост и подсолнухов, в которые в тот палящий август солдаты заползали, чтобы найти убежище, на полях был промерзлый грунт, твердый, как железо, а двухкилометровая колонна сожженных машин была растаскана на металлолом. «Я видела весь этот путь; черная земля, разбитые деревья, - сказала мне Ядвига. - Это было ужасно. Но представь, что было там в августе - представь тысячи людей, стертых с лица земли за несколько часов». Дом Ирины был разграблен. Даже зимние шины забрали из гаража. Две женщины скользили на летних шинах по опасным дорогам с черным льдом и артиллерийскими повреждениями, торопясь через повстанческие блок-посты, чтобы каждый день добираться домой до военного комендантского часа ДНР. По вечерам они съеживались у печи, слушая стрельбу, которая велась до рассвета, освещая небо повторяющимися желтыми вспышками. Накануне Нового года они вместе рассматривали сайт знакомств на ноутбуке Ядвиги, выискивая иностранного богача с самолетом для женитьбы на ней - после того, как Андрей вернется домой. Их поездка, запланированная на три дня, растянулась на три недели. Ядвига думала, что ей просто придется противопоставить сепаратистским лидерам ее доказательство - список пленных с именем Андрея в нем - и она вернет своего сына. Вместо этого, когда она встретилась с лидером ДНР, тот только спросил, почему она позволила сыну присоединиться к «фашистским украинским карателям», напавшим на Донбасс. Следуя возможным ориентирам, указывавшим на места, где содержатся или содержались пленные, она приезжала в разные города, чтобы показать фотографии сына и других пропавших солдат 93-й персоналу больниц, боевикам, социальным работникам, водителям такси. Она провела день в центральной донецкой поликлинике и в морге, где тела лежали на полу за окровавленной пластиковой занавеской. Никто не видел ее сына, никто не предложил помочь его искать. «Я прекрасно понимаю, что они не обязаны заботиться о наших детях. У нас есть наше государство, за которое воевали наши мальчики», - сердито сказала она мне. Украинское государство не выделило ни копейки на возвращение пропавших. После иловайской трагедии сменился министр обороны, был назначен новый глава СБУ. «Но система остается. Ничего не изменилось, никто не берет ответственности». С другой стороны, в ДНР нет открытых списков погибших, пропавших и пленных. Родионова, бывшая акушерка, - это еще одна сильная женщина, приведенная войной к работе, о которой она никогда бы не подумала в мирное время. Она не переносит украинских властей, арестовавших ее на несколько недель весной 2014 года, когда она оказывала медицинскую помощь повстанческим бойцам. А сейчас она полагается на украинскую добровольческую организацию, чтобы найти и вернуть тела от обеих сторон на территории ДНР. Я спросила Родионову о пропавших из Иловайска. «Девяносто пять процентов из них мертвы», - уверенно ответила она. Она сказала, что знает, где содержатся все пленные ДНР и что есть мало тех, кого она могла бы не обнаружить. (Она также сказала мне, что ДНР удерживает только военнопленных, но когда через несколько дней обменивались 12 украинских пленных, среди них были гражданские.) На Донбассе местные жители рассказывали о пленных, удерживаемых в подвалах призывных пунктов, временных военных баз и даже частных домов. Слухи с обеих сторон линии фронта говорят о том, что пропавшие украинские солдаты работают на сотнях нелегальных шахт, усеивающих разбитый индустриальный ландшафт. Другая теория - что их перевезли через границу с Россией, чтобы продать для рабского труда. Украина официально отмечает, что в российских тюрьмах удерживаются около 30 украинцев. Правдивость какого-либо из этих утверждений проверить невозможно. Разочарованная официальными структурами и понимающая отсутствие доброй воли в ДНР, Ядвига решила попробовать подойти с другой стороны: она собиралась начать «торговлю живым товаром». * * * 29 января 2015 года, накануне ее 44-го дня рождения, Света Аникина сидела в одиночестве перед компьютером ее сына Максима, которым она едва знала, как пользоваться, просматривая сайты различных социальных сетей. В 11:50 среди сообщений от мужчин, ищущих привлекательных женщин до 45 лет, появился новый пользователь, с фотографией ее сына в военной форме. «Сын, это ты?» - напечатала она дрожащими пальцами. Максим, 24-летний сержант 93-й механизированной бригады, пропал в августе 2014 года. Но он сделал себе жетон, а когда Света видела его в последний раз; в отпуске дома как раз перед тем, как он пропал, она неодобрительно заметила новую татуировку акулы на его жилистой, загорелой левой руке. «Это нужно», - сказал он ей. Месяцем позже, когда она всматривалась в части обгоревших тел, вывезенных из бойни в Иловайске, она поняла, почему: ни жетон Максима, ни его новая татуировка найдены не были. За 40 минут той январской полночи, печатая слова без пробелов, Максим передал привет маленькой сестре и девушке, сказал матери никому не отправлять деньги и назвал нескольких других солдат с ним или около него, заключенных в темном заброшенном здании где-то - он не сказал, где - в Украине. Света спросила, знает ли он, где Андрей Лозинский. «Мама мы все здесь не могу писать отключаюсь извини», - ответил он. И ушел оффлайн. Родственники двух солдат, которые, по словам Максима, были заключены вместе с ним, уже получили 99-процентное совпадение профилей ДНК в национальной базе данных, указывающие, что их тела были найдены. Но сейчас Максим - если это был он - дал сильные основания верить, что все пропавшие солдаты из 93-й могут быть живы. Они только ждали, чтобы их нашли и обменяли. Официальные обмены пленными приостановились. Но в апреле 2015 года контакт из Донецка отправил Ядвиге список пленных ДНР, удерживаемых украинскими властями. Теперь она могла начать организацию обмена Максима Аникина или другого солдата - было на самом деле неважно, кого, до тех пор, пока это вело бы к другим обменам, к пленному, который знал бы, где Андрей, к самому Андрею. Ядвига нашла потенциального кандидата на обмен, водителя такси из Донбасса по имени Анатолий Булатов (не настоящее его имя), захваченного украинскими войсками и удерживаемого в Днепропетровске по обвинению в «содействии террористам». Когда она показала ему фотографии пропавших парней из 93-й, он уверял, что видел двоих из них среди украинских пленных в контролируемом теперь повстанцами Иловайске, куда он якобы доставлял продукты тем, кто их захватил. Ядвига добилась, чтобы Булатова перевели в госпиталь, где ему могли бы вылечить легочную болезнь. Она платила за его лекарства и питание, и за адвоката, который мог бы очистить его от уголовных обвинений, так что его можно бы было обменять на пленного, удерживаемого ДНР. К этому времени Ядвига оценила, что потратила на поиск сына 150 тысяч гривен. «Я покрываю все расходы на освобождение «нашего террориста», - поясняла Ядвига, так она называла Булатова. - А потом он поможет нам в нашем поиске». * * * Фотография лица заполняет экран ноутбука Ядвиги. Чай в чашке остыл на кухонном столе в июльской жаре, муха жужжит вокруг печенья, которое я принесла. Лицо избитое, отекшее и почерневшее, но с его закрытыми глазами и запрокинутой головой выглядит странно спокойным. «Если смотреть прямо, похоже на него. Смотри, это мог бы быть Андрей, - сказала Ядвига. - Но в описании говорится о рыжеватых волосах, а он никогда не был рыжим. Рыжее может быть от крови». Она уставилась в экран, говоря быстро. «Теперь, когда я смотрю, - совсем не как он. На первый взгляд похоже на него, но когда смотришь как следует - не похоже. Это просто не он». 16 мая 2015 года Ядвига получила письмо от военного прокурора. Он подтвердил частичное совпадение ее ДНК с ДНК мертвого солдата, которому присвоили номер 3207. Через девять месяцев после Иловайска она получила тело. Его привезли обнаженным в сентябре и похоронили на участке для неизвестных солдат в городе Запорожье. Это было лицо, на которое она смотрела. Она открыла другую фотографию. На нее было тяжело смотреть. «Мой мальчик тонкий, с длинными ногами. А что ты видишь здесь?» Третья фотография показывала крест вокруг шеи 3207. Девушка Андрея Лера была единственной, кто мог бы его опознать. У нее был браслет, который шел вместе с ним. Ядвига не показывала эту фотографию Лере. «Кто в здравом уме будет показывать кому-то такие фото?» По мере того, как национальная база данных продолжала свою медленную работу, все больше полных или частичных совпадений ДНК отправлялись родственникам пропавших солдат. Но Ядвига не верила результатам. Чтобы показать мне, почему, она перетащила кучу бумаг, лежавших у ее компьютера: там были фотографии и посмертные данные тел, которые уже совпали по ДНК с семьями пропавших солдат из бригады Андрея. У этого был другой рост. Этому указали неправильный возраст и неправильный размер обуви. А оба этих профиля принадлежали солдатам, которые как подтвердил Максим Аникин, были живы. Несколькими месяцами ранее Светлана и Лена Калиберда получили совпадение ДНК Артема. Тело номер 3210 было описано как имевшее рыжие волосы, когда у Артема были черные, и только один отсутствующий зуб, тогда как у Артема не хватало нескольких. Для семей пропавших парней эти «совпадения» выглядели как ошибка - что успокаивало родственников, продолжавших настаивать, что государство обязано должным образом искать их мужчин. Светлана Калиберда запросила эксгумацию тела 3210, чтобы взять образцы для расширенного текста ДНК. Она и Лена ждали результатов в июле, когда Ядвига поехала на военную базу 93-й в Черкасское под Днепропетровском. Это была база, где Андрей обучался перед отправкой на фронт. Ядвига посещала ее часто - чтобы искать информацию и получить справки, подтверждающие, что Андрей и Артем все еще служили в зоне конфликта. Эти справки давали их семьям возможность продолжать получение их жалования - более того, они показывали, что армия не прекратила искать парней живыми. В тот июльский день на базе было необычно тихо - бригада готовилась выдвигаться на фронт. Офицер с красным лицом, ответственный за персонал, которого Ядвига обвинила в неспособности найти его пропавших солдат, был не особенно радушен. «Это не наше дело, - заорал он на Ядвигу, явно не в первый раз. - Поиск их - это даже близко не моя работа». Прошлой осенью, во время другого посещения этой базы, Ядвига познакомилась с Тарасом Тищенко (имя изменено), одним из четверых солдат из машины, на которой Андрей оставил Иловайск, который был взят в плен и затем освобожден. Он сказал Ядвиге, что шестеро из 17 солдат из того отступавшего грузовика были застрелены теми, кто их захватил. Четверо были убиты, потому что были ранены или не разделись достаточно быстро, когда им было приказано. Один, «темный парень», был застрелен, когда впал в истерику. Еще один погиб, потому что попросил телефон, чтобы позвонить матери. Тищенко посмотрел на фотографии пропавших мужчин из 93-й на ноутбуке, который Ядвига повсюду носила с собой. Человеком, который был застрелен за истеричность, по его словам, был Артем Калиберда. Вторым, просившим телефон, был Андрей Лозинский. «Вы видели, как они упали?» - настаивала Ядвига. «Нет, - сказал он ей. - Я это слышал». Никто из остальных освобожденных солдат из грузовика не подтвердил эту историю. Ядвига все еще надеялась найти других свидетелей. На этот раз у штаба стоял солдат с кипой бумаг, принесенных на подпись. Его звали Алексей, это был 23-летний солдат, заменявший документы, которые он потерял почти год назад, когда попал в плен в Иловайске 29 августа. На улице на скамейках, где по нашим лицам ударяли свисающие ивовые ветки, и куда солдаты в несовпадающем камуфляже приходили покурить, Ядвига показывала Алексею фотографию за фотографией. «Кто был с тобой? Ты видел этого, или этого? Что ты можешь вспомнить?» Алексей замирал, когда смотрел на каждую из фотографий, перед тем как отвести взгляд в отдаленную точку. Он узнал Максима Аникина, который жил за соседней дверью в казарме до войны. «Турнов - он мертв, он был нашим водителем… Как насчет Симко? - сказал Алексей, его взгляд за тысячу ярдов быстро сфокусировался. - Наш пулеметчик. Никто ничего не знает о том, где он». «Говорят, что они раздевали пленных догола», - сказала Ядвига. «Да». «И расстреливали раненых». Алексей кивнул. Никто не опросил Алексея и его товарищей, когда они вернулись из трехдневного плена. Их командир расплакался; уже были сделаны свидетельства о смерти с их именами. «Если бы только кто-нибудь собрал вас сразу вместе и выяснил, кто там был, - сказала расстроенная Ядвига. - Ты уверен, что не видел моего Андрея?» «Я не помню, - сказал Алексей. - Я стараюсь делать противоположное». В его голубых глазах были слезы. «Все, чего я хочу, - забыть это, как страшный сон. Но это невозможно забыть». Когда потом мы шли в квартиру сестры ее мужа Вовы, Ядвига сказала мне, что была слишком занята, чтобы хоть раз посетить базу, где тренировался Андрей. Сейчас его нет, а она совершила больше 40 поездок, чтобы напомнить бездействующим офицерам об их долге перед пропавшими солдатами. «Другие женщины сидят по домам в интернете, собирая информацию, но они не понимают, что никто не придет к ним домой и не скажет: «Вот ваш сын, вот ваш муж». Вы должны выходить и искать сами, - говорила она. - Люди называют меня стервой. Я стерва - приходиться быть такой, чтобы добиваться успеха». У своей золовки она рассказывала о давних летних сезонах, проведенных за испытательными полетами на машинах, выглядевших хрупкими, как стрекозы. Она оживлялась, когда говорила о полете. «Когда Андрей был маленьким, я все еще отправлялась летать по выходным. Тогда Вова объявил: «Ты разобьешься, и я отдам Андрея в детдом». И это было правильно». Она открыла бухгалтерскую компанию, работая иногда по 36 часов без остановки. Каждый год Вова и Андрей уезжали на каникулы без нее. Когда Андрей закончил школу, она отправила его в колледж, но он бросил учебу. Колледж принял бы его обратно только если бы он сначала провел год в армии. Так что в 2012 году Ядвига заплатила, чтобы ее сын попал во флот. Ядвига считает, что в 2014 году Андрея призвали, потому что у него был этот год военного опыта. «Я решила его судьбу за него, - сказала она, - отправив его в армию». * * * 22 июля 2015 года Светлана Калиберда, не дождавшись результатов расширенного ДНК-алализа, признала, что тело номер 3210 было ее сыном Артемом. Похороны были назначены на 25 июля в Запорожье, и она ждала, что Ядвига придет. Ядвига чувствовала себя потрясенной и преданной. Она была настроена доказать, что совпадение ДНК для Артема было ошибочным, создать прецедент для сомнений всем остальным. Теперь она решила, что Светлана признала совпадение только из-за финансового давления, так как семья может получить правительственную компенсацию в размере 610 тысяч гривен за солдата, убитого в конфликте. Но решение Светланы снова возбудило сомнения Ядвиги. Она опять начала говорить о фотографиях тела номер 3207. «Оно похоже на него. Но потом ты посмотришь снова, и оно совсем не похоже». Было так много «если бы». Если бы она могла увидеть настоящее тело. Если бы было больше его фотографий. Если бы только армия, СБУ, криминологи старались выполнять свою работу. Если бы она не посылала сына в армию. Если бы. На деле, сказала Светлана Калиберда Ядвиге, она узнала своего младшего сына по зубам. В отличие от многих других семей, у нее были стоматологические данные сына для сравнения с телом. Оказалось, что ошибочным был не ДНК-тест; это небрежные посмертные данные, записанные работниками морга для каждого тела перед похоронами, содержали неправильные характеристики. Это были просто невнимательность и человеческий фактор. Но все было и сложнее. В середине июля, когда они стояли в запорожском морге у эксгумированного тела, идентифицированного как Артем, обернутого в цинковом гробу в старую одежду, Светлана посмотрела на дочь Лену и спросила: «Мы признаем его или нет?». «Наша позиция отличается от позиции Ядвиги, - сказала мне Лена после похорон. - Наш воин был чьим-то сыном, и кто-то его ищет. Лучше, чтобы он был идентифицирован; ни одного неизвестного солдата не должно остаться». Лена остановилась, не договорив, верит ли она, что «нашим воином» был действительно Артем. За 11 месяцев путешествие со Светланой и Ядвигой приводило их от морга к военной базе к полиции к экстрасенсам к прокурору к СБУ к пленным и, наконец, назад к моргу. В своем черном платье она была худой, ее лицо с высокими скулами - поразительно красивым. «Я не знаю. Я зажгла свечу за Артема и я даже не знаю больше, чего просить. Силы жить дальше, пока я не встречу его снова». Артем Калиберда был похоронен уже дважды - один раз осенью 2014 года, другой - после эксгумации его тела. Его семья не хотела тревожить его снова. Невыносимо жарким утром 25 июля свеженасыпанный могильный холм на Кушугумском кладбище все еще носил только номер, как и могила через два ряда, где было похоронено тело номер 3207. Кладбище было далеко от города, большое, ничем не примечательное поле, где муниципалитет хоронит бездомных, безденежных и безымянных под планками, использующимися для обозначения могил. Присутствующие на похоронах ожидали на обжигающем ветру, гнавшем целлофановые цветочные обертки, но не дававшем никакого облегчения, пока могильщики в шортах и шлепанцах несли новый памятный крест с именем Артема. Священник обошел могилу, стараясь не упасть в глубокую яму рядом - одну из десятков, вырытых для следующего погребения неизвестных солдат. Светлана упросила четверых выживших в Иловайске сказать несколько нескладных скупых слов на церемонии. «Дайте мне до них добраться, - бормотала Ядвига. Она задыхалась от невыносимой жары. - Как и до тех четверых из нашей машины, которые сбежали. Я заставлю их говорить. Нужно выбить из них правду». «Они не виноваты в том, что выжили», - мягко сказала ей другая женщина. Она похоронила сына, водителя грузовика, вскоре после его смерти. Она опознала тело сразу, по рукам. В квартире Светланы в тот день одежда Артема и несколько его вещей были упакованы в ящики в его комнате. Его армейские фотографии стояли на гладильной доске рядом с традиционным невыпитым стаканом водки и несъеденным куском хлеба. Ночью накануне Светлана рвала и метала из-за преступной безответственности украинского государства, забравшего у нее сына. Сейчас, по прошествии похорон, она рассказывала смешные истории об Артеме. О прозвищах, которые он всем давал. Как он воровал ее домашние пироги из духовки, чтобы съесть за военными компьютерными играми. «А потом, когда война заканчивалась, он оглядывался и говорил: «Мммм, спасибо, мама». Когда в начале августа 2014 года Артем приехал домой в отпуск, он отдал матери свой старый телефон. В него были загружены фотографии и видео, которые он снял на своей армейской службе. Вместе с родственниками я смотрела многочисленные уродливые видео с пленными после Иловайска, ища в них Андрея, Артема, Максима. Видео Артема были другими. Солнечная погода; зеленые деревья. Артем и его товарищи готовят картошку на огне, колют дрова, смеются; все молодые, высокие, красивые. «Детский сад, - говорит Ядвига. - Дети». «Рука Артема», - говорит Светлана. Его рука открывает ящик и просеивает лежащие в нем пули, сопровождаемая его веселыми комментариями. Камера перемещается вместе с отправляющейся колонной. Это Максим Аникин с его татуировкой-акулой. Андрей сидит в проходящем мимо танке, сверкает улыбкой и пропадает. Лили Хайд, The Guardian Перевод «ОстроВа» Присоединяйтесь к "ОстроВу" в Facebook, ВКонтакте, Twitter, чтобы быть в курсе последних новостей.
