Варя Даревская:"Я подумала, что раз коммуникации с Донбассом нет, нужно писать письма…"

В сумке Вари Даревской — больше сотни детских рисунков, несколько толстых папок с письмами и копиями писем, стопки старых советских и новых открыток и чистых листов бумаги — на случай, если кто-то захочет написать письмо в Россию или на Донбасс. Последним она достает… флаг Горловки, и предлагает маркером написать на нем приветствие или пожелание. Я не представляю, как она все это носит. Я даже не заместила при ней сумки, когда мы встретились у станции метро.

Варя любит Горловку, в разговоре она возвращается к ней все время. Там тоже есть активисты, там осталась городская культурная элита. Там даже присутствует — непостижимо — дух свободы и радость жизни. Все совсем не так, как видится из Киева.

Я читаю письма, которые принесла Варя. "Дорогие украинцы! Шлите любую имперскость к черту. Ваш друг", — пишут из России. "Крым и Донбасс — это Украина", — говорится в другом письме.

"Наверное, вы уже знаете, что не все в России думают так, как велит телевизор, — пишет еще один россиянин. — У меня тоже отдельное мнение. Я люблю и ценю украинцев и Украину. Будьте там счастливы, пожалуйста, а мы подтянемся, надеюсь".

"Бойцам АТО, — начинается письмо из Москвы. — Дорогие, была сегодня на суде, апелляция по делу Ильдара Дадина. Это человек, который протестовал против войны, выходил на пикеты за свободу Надежды Савченко. 2,6 лет. Люди после заседания не хотели уходить".

"Я знаю, что вы не любите, когда мы, русские, называем вас братьями, но родственников мы не выбираем. Даже такие непутевые, как мы, все равно родственники. Простите нас по отдельности, тех, кто понимает, может быть, со временем тех, кто понимает, станет больше".

А это письмо из Горловки: "Я счастлива. Человек, читающий это, держи счастье. Пусть у тебя все будет волшебно. Очень хочу, чтобы в мире было больше счастья, радости, восторга, любви, волшебства, веры, доверия, понимания, прекрасного, и хочу, чтобы люди дарили добро друг другу безвозмездно, не ожидая чего-то взамен".

"Дорогие украинцы! — Пишут из Луганска. — Пусть вас благословит господь. Не держите зла на Донбасс, на людей, которые поддерживают войну. Они обмануты пропагандой, они не видят лжи".

Читать письмо, написанное от руки незнакомым человеком незнакомому человеку — совсем не то, что общаться онлайн. Такая переписка — искреннее и человечнее. У вас есть максимум один лист бумаги, его хватит только на то, чтобы сказать главное.

Варя помнит каждого адресанта. Некоторые письма хочется отложить после прочтения первых слов, но меня каждый раз останавливает ее ремарка. "А эти стихи писала луганская бабушка, сидя в подвале. Она чуть не умерла там от голода". "Это был частный дом?", — уточняю, снова положив перед собой очередной исписанный лист, который только что хотела убрать подальше от глаз. "Нет, многоэтажка". — "Почему тогда чуть не умерла от голода? Почему ей никто не помог?" "Потому что все соседи разъехались…".

Только к середине разговора понимаешь, как ей сложно. Варя говорит, что хотела бы, чтобы ее инициативу подхватили другие люди, чтобы письма привозили и отвозили, например, переселенцы, которые время от времени ездят на Донбасс, чтобы этот обмен не зависел от нее одной.

Но коммуникация с жителями неподконтрольных Украине территорий Донецкой и Луганской областей постоянно усложняется. Растущий страх репрессий после бесконечных выдворений и арестов оставляет все меньше пространства для частной инициативы, и может статься, что очередной ответ из Луганска, Горловки или Донецка однажды так и не придет.

"Надо было или уезжать из России, или что-то делать с собой"

— Варя, до вашего приезда в Украину в 2014 году у вас были мысли о том, что тут господствуют злобные "националисты"?

— Я же знаю, что такое пропаганда — я воспитана в Советском Союзе. Мы приучены смотреть телевизор и видеть там не то, что нам пытаются показать.

— То есть, вы не думали о том, что вас тут могут обидеть, потому что вы из России? Тем более, что вы посещали еще и западную Украину.

— Наверное, не думала. Хотя сейчас я уже даже не знаю. В Фейсбуке на меня столько нападают, что я начала опасаться, что это может вылиться в какие-то действия против меня. Но пока не вылилось.

О Львове я могу сказать, что к россиянам там сейчас относятся лучше, чем раньше.

— А почему?

— Потому что доезжают сейчас туда только те, кто не боится туда ехать (смеется).

— Вы приехали сюда, когда был Майдан.

— Когда Майдан уже закончился. В апреле я была в Харькове, а в мае приехала в Киев.

— Вы приехали, как туристка, или была другая причина поездки?

— Я следила за Майданом, в режиме реального времени. Моим друзьям было некогда этим заниматься, поэтому я собирала информацию о событиях, и делала выдержку для друзей, чтобы они могли быстро посмотреть, что происходит.

— Они доверяли вашей информации?

— Да.

Еще получилось так, что я переписывалась со многими из Украины, а мне некомфортно и непривычно общаться в Фейсбуке, хотелось познакомиться с этими людьми лично. Поэтому я и поехала.

— Вы поддерживали Майдан?

— Я не сразу поняла, что хочу его поддерживать, но потом да.

— А почему?

— Лица людей понравились. И притом их били, а я на стороне тех, кого обижают.

— То есть, политические вопросы вас вообще не интересовали?

— Это дело Украины.

— Я понимаю, почему происходящее не устраивало российское руководство: оно боялось повторения подобных событий в России…

— Оно и сейчас боится. Российское руководство ведет себя на самом деле очень грамотно, я его даже зауважала. То есть, если его цель — не допустить никакого майдана у нас, то оно все делает правильно.

— После того, как вы приехали, ваше восприятие событий, которые вы до тех пор наблюдали только с дистанции, как-то изменилось?

— Я не ехала с каким-то четким представлением, я готова была воспринимать.

— Было что-то такое, что разочаровало?

— Мне не нравится любая милитаризация, даже если она, может быть, нужна. Побывав на Донбассе, я уже нервно реагирую на любых людей в камуфляже.

— В Украине за последние годы многие потеряли друзей из-за разных политических позиций.

— У нас все так же. Серьезно меняется круг общения.

— Что это значило для вас?

— Это было неожиданно. Временами неприятно. А временами были такие подарки судьбы, что я была просто счастлива. Новых людей в кругу общения у меня появилось больше, чем ушло старых. Хотя прошлого не отменишь, и люди, которые ушли, я понимаю, ушли не насовсем, просто это такой период, когда мы никак не можем друг другу помочь.

— А есть какая-то эволюция в настроениях?

— Есть, конечно. Я наблюдаю это на себе. Когда случился захват Крыма, я думала, что ненавижу Россию, ненавижу березки (смеется), но через некоторое время поняла, что так просто нельзя жить. Надо или уезжать из России, или что-то делать с собой.

— В то время опросы показывали, что около 90 процентов россиян поддерживали аннексию Крыма. Наверное, в такой атмосфере было очень сложно говорить, что аннексия — это нехорошо и неправильно.

— Зомбирование было проведено мастерски. Сначала — Олимпиада, все воодушевились: медали, мы победили, шикарное шоу. Сразу после Олимпиады — захват Крыма. На этой волне люди ходили с бешеным взглядом, была такая энергетика, что в метро было трудно ездить.

— Все это обсуждали?

— Не только, просто все были возбуждены. А когда еще из телевизоров несется непонятно что, невольно начинаешь думать: может быть, это я дура, а все правы? Приезжаю в Украину — все-таки нет, все нормально со мной. Так на три недели меня хватало, а потом в Москве у меня начинала ехать крыша, и надо было оттуда уезжать. А потом, приблизительно через полгода, эта волна спала и люди стали спокойнее, задумчивее, рядом с ними стало возможно находиться.

Это отразилось и на разговорах. Раньше они говорили, что хотят сбросить на Киев атомную бомбу, потом успокоились и сказали, что украинцы — это наши братья, мы больше не хотим на них сбрасывать атомную бомбу (и никогда не хотели), а во всем виновата Америка, мы на Белый дом сбросим атомную бомбу. А теперь и в Белом доме у нас братья, мы Америку победили, своего президента им поставили. Сейчас поймайте почти любого прохожего в Москве, и он вам скажет, что, слава богу, в Украине война уже закончилась и наши братья перестали друг друга убивать.

— У вас есть объяснение, почему люди, которые привыкли повторять "Лишь бы не было войны", вдруг начали войну поддерживать? И почему при таком огромном количестве информации люди принимали одну точку зрения и категорически отвергали другую?

— Это было состояние паники. Нам говорили, что Америка хочет захватить Россию, что НАТО приближается к России, что НАТО скоро будет в Крыму… Все в ужасе, очень страшно, и лучше уж нанести превентивный удар, пока НАТО еще не на нашей территории.

— В Украине тоже был страх.

— Сейчас он уже улегся. А когда я впервые приехала в Харьков, харьковчане каждое утро просыпались и первым делом проверяли, не захвачены ли они Россией. Добровольцы каждую неделю ездили на границу копать рвы.

— На самом деле страна около года, начиная от Майдана, жила в каком-то страшном сне. Долго не удавалось поверить, что все происходящее реально. И была, конечно, очень сильная обида на россиян. Вы ощущали тут эту агрессию?

— В первый мой приезд Майдан действовал на меня, как магнит, я не могла от него отойти. Отойду на 50 метров — а ноги сами несут меня назад. В общем, я постоянно крутилась вокруг Майдана. Там у меня была встреча в кафе, и наш разговор услышал какой-то мужчина, который сидел за соседним столиком. Он услышал, что я из России, подсел и начал на меня кричать. Оказалось, что он — один из сотников, и у него погибло много людей. Ему надо было выплеснуть на кого-то свою злость. То есть, до Путина он достать не мог, а тут подвернулась я. Но я принимаю все это — я для этого на самом деле сюда и еду. Расстались мы друзьями, обнялись. Он все понимает, я тоже.

"Один из рисунков был из Горловки. На нем было написано: "Дядя солдат, спаси меня, и маму, и кисю""

— Когда началась ваша история с письмами?

— Я много раз сюда ездила, в Киев, в Харьков. А потом меня начали подкалывать в Фейсбуке: что это вы ездите на безопасную территорию, нет бы поехать на Донбасс и рассказать, как там. У меня не было идеи туда ехать: там война, там страшно. Посыпались комментарии из Донбасса: да, приезжайте, очень нужно.

Информация из Донбасса шла в Россию в очень искаженном виде, в Украину не шла вообще. Я спрашивала, что привезти — мне отвечали: ничего не надо, только приезжай, мы встретим, накормим, поселим. Им хотелось, чтобы я о них написала в Фейсбуке, чтобы про Донбасс прочитали. Ну я и поехала.

Чтобы ехать не зря, я кинула клич по России, что если у кого-то есть на Донбассе родственники, я могу им что-то отвезти. Тогда еще не было связи. И я подумала, что раз коммуникации с Донбассом нет, нужно писать им письма, как пишут солдатам в АТО, а я могла бы их отвезти, я же все равно туда еду. Договорилась с харьковчанами, что они напишут.

Письма передали в Москву. Я ехала с местным сепаратистом, который жил в Москве. На вокзал мне принесли пакет с письмами, в поезде я их раскрыла и поняла, что это совсем не то, о чем я просила: это были письма солдатам АТО, с детскими рисуночками (смеется). Я потом у харьковчан спрашивала: что это было? Они сказали: "Мы не нашли в себе моральных сил писать на оккупированную территорию".

Это был 2014 год, самая жесть. Звоню, спрашиваю, что с этим делать. Мне говорят: выкинь скорее. А у меня рука не поднимается. Я пойду и в поезде, у туалета, выкину в помойку детские рисунки? Я сижу и не знаю, что с ними делать, а мой спутник на меня смотрит и говорит: "Ладно, давай мне в сумку, я не боюсь".

— Вы доставили в итоге эти письма?

— Они потом попали в "Айдар". Один из рисунков был из Горловки. На нем было написано: "Дядя солдат, спаси меня, и маму, и кисю". Это мне уже потом рассказали. А тогда я даже не рассмотрела их. Из Горловки он попал в Харьков, из Харькова в Москву, из Москвы в Луганск, а из Луганска в "Айдар".

— Вы поехали в Луганск.

— В Свердловск, Луганск и Донецк. Это был октябрь 2014 года. Было очень страшно. Мне казалось, что это все кино.

— Даже до войны между Луганском и Донецком была большая разница. Считалось, что это все один монолитный Донбасс, но Луганск был намного беднее и всегда в тени Донецка. Вы ощутили эту разницу?

— Они совершенно разные, это никуда не делось. Но в первую очередь я обратила внимание на прекрасную природу Луганщины. Мне все думалось: как на фоне такой красоты может идти война?

— Я могу представить, как были шокированы происходящим местные люди.

— На самом деле это воспринималось по-разному. Кто-то был шокирован, а кто-то воспринял эту войну как манну небесную: с неба сыплется железо, которое можно сдать на металлолом. Подбитые танки исчезали за несколько дней — их распиливали на металл.

Когда мне нужно было ехать из Свердловска в Донецк, прямые автобусы не ходили, и меня вписали на автобус, который ехал на Харьков. Мне нужно было выйти в Красном Луче, пройти до автостанции и сесть в автобус до Донецка.

Когда я пришла на автостанцию в Свердловске, народу там было раза в два больше, чем мог вместить автобус. И понятно, что это все были люди, которые уезжали от войны. Автобус отправился на час позже, потому что водители всех размещали, очень старательно и заботливо, чтобы усадить женщин и детей, с тем учетом, что кого-то укачивает, и чтобы вместить всех. И всех вместили. Меня это очень поразило.

— В ситуациях, когда вам навязчиво предлагают какую-то точку зрения, как единственно истинную, бывает очень сложно не ввязаться в спор. Как вы ведете себя в таких ситуациях?

— Я задаю вопросы. Обычно одного вопроса хватает. Например, в Луганске многие говорили, что ходили на референдум. Я спрашивала: "За что голосовали на референдуме?" Мне отвечали: за федерализацию, за то, чтобы зарплаты были выше, за что-то еще. "Вы видели бланк референдума? Это то, что было написано в бланке?". Если был доступ к интернету, я находила им бланк: "Такой был? Посмотрите, что здесь написано".

— Вы заметили какой-то глубокий раскол Украины, побывав там и здесь?

— Я заметила, что раскол есть. Наверное, украинцы обидятся за то, что я сейчас скажу. Когда я приехала сюда вскоре после Майдана, чтобы познакомится с теми, с кем долгое время общалась в интернете, все встречи заканчивались совершенно одинаково. Часа два мы общались, я в итоге знала о человеке все, а он обо мне — ничего. Это были люди, которые говорили, говорили, говорили, а слушать совершенно не умели, не было такой потребности.

Я думаю, что эта проблема проявляется не только на уровне личного общения. Многие издевались над "Услышьте Донбасс", но слышать его действительно не хотели. А на Донбассе говорят, что они с 2004 года просили федерализацию, децентрализацию. У Украины было десять лет, чтобы разобраться с этой ситуацией.

— Но на самом деле никто на Донбассе не понимал, что такое федерализация. Это был просто политический конструкт, которым пользовались местные власти.

— Да, там тоже не умели слушать. Я спрашивала: "А что вы делали, чтобы добиться федерализации?". Мне отвечали: "Мы у себя в Донецке устраивали митинги". "А почему вы не приехали в Киев устраивать митинги за федерализацию?" — "А почему мы должны были туда ехать?". То же касалось Майдана. "Нам не нравился Майдан". — "А почему вы не приехали в Киев, не вышли на сцену и не сказали, что вам не нравится?". — "Мы приезжали на Айтимайдан". — "Но Майдан и Антимайдан — это разные вещи. На Антимайдан вы приезжаете — вы против. А на Майдане вы вместе с другими решаете, что делать дальше".

— Тут даже сложно сказать, где меньше способны слушать. Какая сторона имеет больше мифов о другой стороне?

— Обе имеют, только мифы разные. Это просто свойственно людям.

— Мы, кстати, наверное скоро придем к ситуации, когда, как армяне и азербайджанцы, сможем встречаться только на какой-то нейтральной территории, и то небольшими группами, а то, чего доброго, пойдем стенка на стенку. Я имею в виду не только жителей "республик" и остальной Украины, но и украинцев и россиян.

— Мне кажется, здесь все обойдется, потому что межнационального конфликта нет. И с россиянами не будет, потому что россияне — не в состоянии войны. Это у Украины есть идея, что она воюет за независимость. Но в России не сомневаются, что Украина — это отдельная страна. Создается впечатление, что сомневаются здесь. Мне все тут доказывают, что Украина — отдельная страна. Да я и так знаю, что Украина — отдельная страна!

У нас есть, конечно, упоротые, которые хотят, чтобы Украина была вместе с Россией, и верят, что это рано или поздно произойдет. Я, может быть, тоже мечтаю, чтобы Украина полюбила Россию и захотела быть с ней одной страной. Но раз не хочет, отдельная страна так отдельная страна.

— То есть, россияне не считают, что они участвуют в этой войне?

— У нас же велась пропаганда, что это украинцы друг с другом воюют, а Путин всех мирит.

— Нет никакого чувства вины за то, что тут происходит?

— Чувство вины есть у тех, кто понимает, что происходит. У большинства — нет. Некоторые еще сомневаются насчет Крыма, но если их уговаривать, что все правильно, то они верят, что все правильно. Все как в те времена, когда Советский Союз посылал "братскую помощь" на Кубу и куда угодно еще.

— Сейчас этого уже нет, но еще год назад вы открывали сайт любого российского телеканала и из, скажем, шести "главных новостей" пять были об Украине. Создавалось впечатление, что в самой России вообще ничего не происходит.

— Кстати, на вопрос, чем Украина могла бы помочь России, я бы ответила: рассказывать России о России.

— Потому что в России о России никто не рассказывает?

— Мы действительно не знаем, что в России происходит. Когда я поездила по России, я поняла, что, не дай бог, что-то случится с Кремлем, Россия развалится даже не на регионы — на отдельные области. У нас нет никаких горизонтальных связей. Мы в Москве не знаем, ни что происходит во Владивостоке, ни что происходит в Новосибирске, не знаем даже, что происходит в соседней Тверской области. Только когда Путин куда-то полетит, появляется "новое" место на карте.

— Во время вашей нынешней поездки вы тоже собирали письма, или просто встречались с друзьями?

— Я встречалась с друзьями — а как иначе мне собирать письма? Я же собираю их через друзей.

Мне очень понравилось то, что получилось в Харькове. Там в студии дети нарисовали порядка ста рисунков, причем они знали, что эти рисунки отвезут в Горловку, Луганск, куда-то еще на оккупированную территорию. Потом я начала эти детские рисунки подсовывать взрослым, чтобы они на обратной стороне что-то написали. Получилось, что взрослым не так страшно писать, когда дети уже что-то нарисовали.

— Страшно?

— Ну да. "А как я им напишу?", "А что я им напишу?". Даже писательнице, которая пишет романы, написать письмо оказалось сложно.

— Ощущение, что там — "враги"?

— В Украине ведь нет единой позиции, что нужно делать с Донбассом. На западе Украины думают, что Донбасс от них далеко, где-то на другой планете, и разве что раненые и убитые мальчики постоянно возвращаются оттуда, поэтому лучше бы отделиться от него забором и забыть об этой части страны.

Но чем как раз отличается Харьков от западной Украины, и что меня немного утешило — в Харькове думают: "Они же наши, родненькие". В Харькове очень много переселенцев, там привыкли к приезжим из Донбасса, и нормально относятся даже к людям с другими политическими воззрениями.

— Я тоже иногда думаю: может быть, лучше бы отделиться от Донбасса забором…

— Донбасс ведь на самом деле разный. Я думаю, если бы не было "ДНР", "ЛНР" уже давно присоединилась бы к Украине.

— Они более проукраинские, или просто более несчастные?

— Плотницкий — отвратительный управленец, он не смог наладить там нормальную жизнь. Жить в "ЛНР" совершенно невозможно, и даже многие из тех, кто был против Украины, согласны уже, чтобы Украина вернулась обратно — если бы только украинская армия могла аккуратно пройти через эту территорию, не разграбив ее. Они ведь больше всего боятся, что украинская армия устроит бесчинства.

— А Донецк?

— Во-первых, там Ахметов людей все-таки накормил. Во-вторых, Россия дает больше. И зарплаты там повыше. Поэтому даже те, кто за Украину, свыклись и прижились, тем более, что Украина сама их отторгает и они смертельно обижены на нее.

— Как принимают эти письма на той территории?

— Раньше я приезжала туда и предлагала моим знакомым выбрать себе письмо, а потом взять еще несколько писем, которые они могли бы кому-то передать. Иногда кто-то спрашивает, можно ли написать ответ. Тогда я прихожу еще раз и забираю ответы.

Может быть, прочитав это интервью, кто-то откликнется. Может быть, какие-то учителя готовы взять эти рисунки и попросить детей нарисовать что-то в ответ. Здесь нет никакой украинской символики, нет ничего о войне, это просто детские рисунки.

— Вы как-то упомянули, что агрессивнее всего на вашу инициативу реагируют как раз в Украине. Этому есть объяснение?

— Те, кто считает, что надо отделить Донбасс и больше о нем не думать, воспринимают эти письма как помеху в процессе отделения. Я думаю, им больно и не хватает сил постоянно переживать этот процесс. Я их понимаю.

— У меня создается впечатление, что ни одной из сторон сейчас не нужен мир.

— На Донбассе очень нужен мир. Там все хотят мира. Они постоянно об этом говорят.

— Я имею в виду не столько простых людей, сколько людей, которые принимают решения. Ведь, по большому счету, любая из сторон может вашу деятельность прекратить.

— Может. Мне даже страшновато, потому что, кроме меня, заниматься этим некому.

— А вы, кстати, можете передать письмо ополченцу?

— Только через вторые руки — прямых контактов у меня, к сожалению, нет. У нас уже идет обмен письмами, получилась даже цепочка в четыре письма. Один боец "Айдара" прочитал письмо и решил написать ответ ополченцу, тот что-то ответил, их письма так и ходят туда-сюда.

— Это была агрессивная переписка?

— Нет, мое условие — писать добрые письма. Эта переписка меня очень радует. У меня, кстати, есть очередное письмо.

— С их стороны нет интереса связаться напрямую?

— Они напрямую и так прекрасно связаны. На фронте они отлично общаются, обмениваются номерами телефонов, предупреждают друг друга об обстрелах, торгуют тушенкой, пленными, не знаю, чем еще, и больше всего походят на мальчиков, которые играют в войнушку. Если бы только при этом никто не погибал…

Мне не нравится азарт в этой войне. Я понимаю, что в каких-то ситуациях людей приходится убивать. Мне не нравится, когда это делают с азартом, а не по необходимости.

Но при этом украинскому солдату, который ведет переписку с ополченцем, проще общаться с ополченцем, чем с людьми, которым наплевать на эту войну. И я уверена, что когда война закончится, они будут встречаться, пить коньяк и вспоминать, как участвовали в одних и тех же боях по разные стороны.

— Вы чувствуете, что вы чего-то добились?

— Мне хотелось бы, конечно, чтобы вдруг остановилась война (смеется).

Вот эти рисунки из Харькова — мне потребовалось два года, но я получила то, о чем просила. Тут, наверное, больше сотни рисунков, но это еще не все. Волонтеры из Харькова, Днепра передали на Донбасс новогодние подарочки — цветные карандаши, детские игры. Это очень приятно.

— Почему за два года?

— Потому что два года назад мне прислали письма солдатам АТО (смеется). И до этой поездки я получила оттуда всего три открытки. Самодельных, от взрослых. Я не знала, кому их отдать — все их хотели.

Беседовала Юлия Абибок, "ОстроВ"

Статьи

Луганск
27.03.2024
17:45

"Бери и делай!" Как переселенцу начать зарабатывать в новой нише на новом месте

"Надо осознавать, что почти никто на новом месте не начинает действительно с абсолютного "нуля" - потому что у вас есть образование, опыт, личные ценности и тому подобное. Все это уже есть у человека, является неотъемлемой частью его бытия"
Страна
27.03.2024
12:46

Валютный вопрос, или Как олигархи споткнулись об Нацбанк

Дальнейшее снижение курса гривни окончательно добьет потребительский спрос, который в условиях полномасштабной войны и так уже давно "ниже плинтуса". Ну а "мертвый" потребительский спрос – это "мертвая" экономика.
Мир
26.03.2024
07:36

«Уже сейчас можно купить билеты в Крым на июнь». Российские СМИ об Украине

"В реакции Киева - вся суть этого террористического режима. Трудно даже описать ту смесь восторга, злорадства и упоения, которую трагедия вызвала в украинских СМИ…"
Все статьи