Продолжение. Первая часть ЗДЕСЬ Ряды одинаковых одноэтажных домов на выезде из Гори в сторону Цхинвали — новое жилье переселенцев из региона Южной Осетии, которые были вынуждены покинуть свои села в 2008 году. Мы едем в село Эргнети, из которого видно красные крыши многоэтажек Цхинвали, в котором до 2004 года действовал известный на весь Кавказ рынок, которое одним из первых и сильнее многих ощутило на себе удар "августовской войны" между Грузией и Россией. Нона, местная жительница, говорит, что выехала тогда из Эргнети одной из последних — 10 августа. Люди бежали, помня ужасы бойни начала 1990-х. Родственника Ноны убили осетины. "Я думаю, что в 2008 году осетины решили взять реванш, — говорит корреспондент Радио "Свобода" из Гори Гога Апциаури, имея в виду четвертьвековой давности грузинские гонения против осетин. — Но кровь кровью не смывается. Грузины к тому времени уже стали гражданским обществом — ни одного из живших тут осетин в 2008 году не тронули". Результатом "августовской войны" стало фактическое "восстановление" бывшей южноосетинской автономии в ее советских границах. Грузинские села-анклавы, остававшиеся под контролем Грузии, так же, как и несколько еще контролировавшихся Тбилиси осетинских сел, в 2008 году оказались под властью Цхинвали. Только самих грузинских сел больше нет: население изгнано, дома разрушены. Гога говорит, что в Эргнети, часть земель которого тоже оказалась отрезанной от Грузии, российские и южноосетинские военные сожгли порядка 80 процентов домов. У дома Ноны сгорел первый этаж, крышу посекло осколками снарядов. Дом жестянщика Отара на самой окраине села тоже был полностью разрушен. Прямо за домом — территория бывшей грузинской автономии. До 2008 года Отар больше времени проводил в Цхинвали, чем в Эргнети: крыл крыши. Это так близко, что, застигнутый войной в столице непризнанной республики, Отар видел, как горел его дом. 10 августа осетины, у которых работал грузин-жестянщик из Эргнети, сами отвезли его к относительно безопасной территории, контролируемой Грузией. Есть много свидетельств о том, что в начале августа 2008 года российско-южноосетинская администрация непризнанной республики организовала выезд мирных жителей из города. Отару, наблюдавшему за происходящим изнутри, стало очевидно, что де-факто Южная Осетия готовится к войне. "В 2008-м, за неделю до начала войны, из Цхинвали начали массово вывозить детей и стариков, — рассказывает он. — Я никогда раньше не видел такого. Я позвонил семье и сказал, чтобы они уезжали. Моя семья уехала из Эргнети 6 августа". Дмитрий Санакоев, глава действующей в Тбилиси временной администрации Южной Осетии, утверждает, что Цхинвали готовился к войне еще с тех пор, как к власти в первый раз пришел Эдуард Кокойты — с 2002 года. Предыдущий лидер Южной Осетии, Людвиг Чибиров, имел приятельские отношения с Эдуардом Шеварнадзе и не сопротивлялся мирному процессу. С Кокойты все было иначе, говорит Санакоев, который в течение года, до конца 2001-го, был де-факто премьер-министром непризнанной республики, а с середины 1990-х возглавлял южноосетинское министерство обороны: "В Южную Осетию загоняли танки. Проезжали КАМАЗы с оружием, с формой. Это был 2002 год, еще до прихода к власти Саакашвили. Задействованы были военкоматы. 2500 человек было поставлено под ружье за два месяца. Людям, получавшим по 500 рублей, предлагали получать по три тысячи — кто не пойдет? Потом этих людей начали отправлять на блок-пост. А когда человек идет туда, он пьет. А потом показывает свою браваду, начинает стрелять. Оттуда, куда он стрелял, отвечают. И начинаются примитивные провокации. Когда государство реорганизовывает свои вооруженные силы, оно должно их где-то испытывать. Грузия хотела показать себя. И русские и осетины хотели показать себя. Я говорил тогда Кокойты: "Если у России с Грузией есть проблемы, у них 800-километровая граница и море — где они хотят, там пусть и воюют. Не надо вмешиваться в это, потому что в первую очередь пострадает наше население". Он мне отвечал, что "и мы им тоже кровь пустим"". "В итоге, кровь пустила нам: в результате большой геополитической игры пострадало местное население Южной Осетии – как осетины, так и грузины", — заключает Санакоев. Война началась 8 августа, но реально наметилась в 2004-м, когда новоизбранный президент Грузии Михаил Саакашвили закрыл Эргнетский рынок, распорядился взорвать ключевые дороги, ведущие на территорию бывшей грузинской автономии, и выставить в регионе и вокруг него полицейские блок-посты. Триумф Михаила Саакашвили Саакашвили, легко добившийся ухода Эдуарда Шеварнадзе, в 2004-м был окрылен первыми громкими победами и полон решимости навести, наконец, порядок в Грузии. У нового президента, бесспорно, было четкое видение будущего его страны, и реализовывать это видение он начал со всей присущей ему энергией. На тот момент Грузия уже больше 10 лет не контролировала три своих провинции. Кроме бывших автономий Абхазии и Южной Осетии, граничащая с Турцией Аджария была фактически феодальной вотчиной потомка древнего княжеского рода Аслана Абашидзе. В 1992-м Абашидзе не признал свержение своего друга Звиада Гамсахурдия и приход к государственному рулю Эдуарда Шеварнадзе. В ответ на смену власти в Тбилиси он раздал аджарцам оружие и попросту перекрыл административную границу региона. Сумев договориться с Шеварнадзе о ненападении, он не сотворил из Аджарии второй Абхазии, но обзавелся собственной армией и пограничной службой, а потом и вовсе перестал делать отчисления в государственный бюджет. Аджария действительно во многом напоминала Абхазию. И ценностью своего расположения: граница с мощным государством, крупный порт — Батуми, — известные курорты. И… наличием российской военной базы, с руководством которой Аслан Абашидзе имел весьма теплые отношения. Как и Абхазию, населяло регион тоже меньшинство, но не национальное, а религиозное — грузины-мусульмане. Все это долгое время поддерживало клан Абашидзе, и Михаил Саакашвили главе клана не нравился. Противостояние началось сразу после ухода Шеварнадзе, и для Абашидзе повторилось в виде фарса. Как и лидеры сепаратистских автономий начала 1990-х, он заявил, что не даст провести президентские выборы в Аджарии, пригрозил Саакашвили вооруженным противостоянием, прекратил движение всего межрегионального транспорта и приказал взорвать мосты, соединяющие Аджарию с остальной Грузией. Чего не было в Аджарии, в отличие от автономий Южной Осетии и Абхазии, так это общей с Россией границы. Меняло дело и то, что аджарцы — грузины, и манипулировать реальными или надуманными этническими противоречиями Абашидзе — естественно, историк, по первому образованию — не мог. В ответ на действия Абашидзе в Батуми начались демонстрации в поддержку Саакашвили. Сам Саакашвили в тот момент еще пытался дружить с Москвой. Та, в свою очередь, видела, что новый президент настроен решительно и сдаваться не собирается, и придерживалась нейтралитета. Ничего хорошего хозяину Аджарии сложившаяся ситуация не сулила. Поэтому он воспользовался единственным выходом, который ему оставался: авиарейсом Батуми-Москва. В ночь с 5 на 6 мая, после переговоров с тогдашним секретарем Совета безопасности РФ Игорем Ивановым, Аслан Абашидзе, без лишних слов, улетел вместе с посланником России. 6 мая 2004 года в своем телеобращении Саакашвили объявил, что Абашидзе бежал, и сам отправился к административной границе Аджарии ровнять бульдозером КПП. …и поражение под Цхинвали Вслед за Аджарией новый президент Грузии принялся за Южную Осетию. У последней есть мало от территориальных преимуществ Батуми: разве что международная граница. За счет нее Цхинвали и жил, имея одним из главных источников дохода контрабанду, и не последнюю роль в ней играл легендарный Эргнетский рынок. План Михаила Саакашвили заключался в том, чтобы на примере будущего "экономического чуда" Аджарии показать сепаратистским территориям их собственное будущее, решись они вернуться под контроль Тбилиси. В то же время новый президент взялся за серьезную борьбу с контрабандой, наносившей огромный ущерб грузинской экономике. Это означало, что судьба Эргнетского рынка предрешена. Ситуация в Южной Осетии, как следует из рассказов жителей этих краев, действительно мало походила на ситуацию в Абхазии. Эргнетский рынок давал региону значительное количество рабочих мест. В течение восьми лет, что он работал, жители огромной территории, осетины и грузины, свободно перемещались между Гори, Эргнети и Цхинвали, работали бок-о-бок и торговали друг с другом. Этого не стало в один момент, и прежде, чем Саакашвили начал строить в Батуми и под Цхинвали свою мини-модель Грузии будущего, он уже стал объектом ненависти тысяч разом лишившихся работы осетин. Движения Михаила Саакашвили не понравились России и де-факто властям непризнанной Южной Осетии. Начали происходить стычки между грузинскими военными и российскими "миротворцами". Грузия начала наращивать силы у границы с самопровозглашенной республикой. И хотя усилиями международных медиаторов нарастающий конфликт в 2004 году удалось погасить, президент Грузии не останавливался. В 2006 году, на волне еще не остывшего противостояния, де-факто президентом бывшей грузинской автономии во второй раз стал Эдуард Кокойты. Вместе с выборами в непризнанной Южной Осетии прошел очередной "референдум" о присоединении к России. Тбилиси в ответ провел такие же непризнаваемые международным сообществом выборы на той территории старой южноосетинской автономии, которая оставалась под контролем Грузии. И "референдум" — о воссоединении Южной Осетии с Грузией на правах автономии. Президентом Южной Осетии в грузинской версии стал Дмитрий Санакоев; через полгода Саакашвили назначил его главной новосозданной "временной административно-территориальной единицы на территории бывшей Юго-Осетинской автономной области". Обозреватели констатировали одну ошибку Михаила Саакашвили за другой. Добиваясь возвращения отколовшейся Южной Осетии под контроль Грузии, и даже выступая с обращениями на осетинском, он упорно отказывался признавать конфликт 1991-1992 годов этническим, называя его российско-грузинским. В самопровозглашенной Южной Осетии были и антироссийские настроения — но едва ли были прогрузинские, и национальное самосознание в непризнанной республике, как и в Абхазии, было очень сильно. Даже для тех, кто не поддерживал Кокойты, выбор стоял преимущественно между Россией и независимостью. Само создание альтернативной администрации рассматривалось как недружественный шаг со стороны Тбилиси. Но в Грузии надеялись, что Дмитрий Санакоев сможет со временем, при мощной финансовой поддержке Тбилиси, завоевать своих соплеменников. Однако не все в Южной Осетии были готовы к такой бурной демонстрации любви со стороны Саакашвили, который устраивал телевизионное шоу из каждой своей акции по поддержке жителей самопровозглашенной республики. Саакашвили торопил события и хотел результата своих стараний "здесь и сейчас", когда требовался не налет, а долгая планомерная работа по выстраиванию доверия. В непризнанной республике на севере Грузии не было никакого гражданского общества, не было свободы слова, и чиновники боялись наказания за какое бы то ни было мирное взаимодействие с посланниками Тбилиси. Однако для части рядовых жителей де-факто Южной Осетии территория, вверенная Дмитрию Санакоеву, действительно стала местом притяжения. "У них были деньги. Правительство Грузии давало очень много денег, — рассказывает Гога Апциаури. — Они хотели как-то вербовать себе сторонников в цхинвальском обществе. Вы даже не представляете, какие проекты они делали в селах, где он сидел: международного стандарта бассейн, кинотеатр, банки, крупные магазины электроники, гостиницы. Они хотели сделать рай возле Цхинвали, в этих грузинских анклавах, чтобы осетины, которые живут в Цхинвали, увидели это богатство и поверили, что Дима может сделать больше, чем Кокойты. Многие из Цхинвали стали переходить в администрацию Димы. Конечно, Кокойты все это очень пугало и злило. Поэтому когда российские и осетинские силы вошли в эти села, они сразу все разрушили". На стене дома в Гори со следами пуль, оставшимися после "августовской войны" 2008 года, местные художники нарисовали бомбардировщик и контуры Грузии. На "карте" по-грузински и по-английски написано "Цена независимости" "Августовская война" оставила от рая под Цхинвали одни руины и превратила в ад жизнь людей в грузинских селах, которые в считанные дни оказались "приграничными", когда пределы непризнанной Южной Осетии расширились до административной границы бывшей советской автономии. Российские пограничники и российско-южноосетинская администрация Цхинвали с тех пор занимаются самовольной "демаркацией" этой границы, проводя или передвигая ее по землям местных селян. Те или иные из них регулярно исчезают, чтобы через несколько дней обнаружиться за решеткой в Цхинвали, обвиненными в "незаконном пересечении границы", вдруг нарисовавшейся поперек их поля, огорода или пастбища. Грузия, по большому счету, ничего не может с этим сделать. "Мы не хотим оставлять свою землю, не хотим, чтобы было так, как там, в Южной Осетии. Но мы живем в страхе. Что будет дальше, мы не знаем", — говорит Нона из Эргнети. "Мы незащищенными там живем" Село Хурча рядом с грузино-абхазской де-факто границей тоже живет в страхе. По сути это буферная зона: мы въезжаем в Хурчу со стороны Зугдиди, минув грузинский блок-пост, и останавливаемся на площадке у небольшого рынка и кафе, за которыми, скрытый густой майской зеленью, стоит уже блок-пост абхазский. На обочине узкой грунтовой дороги, которая ведет к блок-посту, лежат цветы и траурный венок. Несколько дней назад абхазский пограничник, после ссоры, застрелил тут грузинского парня. Абхазия отказалась выдать убийцу. Грузия и в этом случае оказалась бессильна. Место происшествия в Хурче в мае 2016 года. Узкая дорога за парнем в темной куртке ведет к абхазской де-факто границе. Фото Звиада Микеладзе Дорога к абхазскому блок-посту из Хурчи. Фото Звиада Микеладзе Я хожу от одного человека к другому, пытаясь добиться рассказа о том, что здесь произошло, но слышу в ответ только "Я не знаю". "Я не могу ничего рассказать", — говорит одна женщина, даже не дослушав вопрос. Я поясняю, что разговор не записывается — никто не узнает, что она со мной говорила. "Я все понимаю, но не могу. Мне и так уже плохо от этого всего. Все уже устали", — отвечает она. Георгий (имя изменено) пришел в Хурчу поиграть в карты с другими мужчинами. Часть — местные, другие — из входящего в Абхазию Гальского района. "Только не снимайте, — просит Георгий, увидев человека с фотоаппаратом. — Мы незащищенными там живем". До войны Гальский район был самым крупным районом тогдашней грузинской автономии, и жили в нем фактически исключительно одни грузины. Можно бы было сказать, что война обошла Гали стороной, но после бегства его населения оставшиеся — никто не мог бы сказать, кто именно — жгли брошенные дома. "Наверное, потому что не хотели, чтобы люди возвращались, — говорит Георгий. — А чего вы хотите — это война. Бывало, что людей жгли прямо в домах". Его собственный дом оказался как раз в числе сожженных. Но Георгий вернулся. "Никто не остался бы там, — поясняет он. — Но куда идти? Грузия не может построить дома сразу 300 тысячам беженцев. Кому-то построили. Мне — нет. Я свой дом, как смог, отстроил сам. Некомфортно, конечно, но крыша над головой есть, и то хорошо". Гальский район — единственный, куда абхазские де-факто власти позволили вернуться грузинам. Считается, что сегодня их там приблизительно 46-48 тысяч, но никто не может назвать долю постоянного населения. До Зугдиди отсюда намного ближе, чем до Сухуми. Многие живут там, на контролируемой грузинскими властями территории, а приезжают в Гали ухаживать за своими садами и огородами или навещать родственников. Формально гальцы остаются внутренне перемещенными лицами, и Грузия не признает факт возвращения грузин в Гали. Признание означало бы, что де-факто Абхазия хотя бы отчасти выполняет международные гуманитарные нормы, в то время как десятки тысяч людей все еще не могут вернуться домой в Сухуми, Гагру и другие места на отколовшейся от Грузии территории. Гальский район — не курортная территория, ничего привлекательного для немногочисленного абхазского населения тут нет, поэтому никто другой не приехал бы жить в эти отдаленные села и обрабатывать землю. При этом лояльность гальских грузин одинаково сомнительна и для Сухуми, и для Тбилиси. Грузины в Абхазии не имеют права быть грузинами. Получение паспорта непризнанной республики возможно только при отказе от грузинского гражданства. Все понимают, что это формальность. Для получения этого документа галец должен предъявить, например, свое обращение в грузинский МИД с просьбой лишить его гражданства Грузии, поскольку он хочет получить "гражданство" Абхазии, потому что два паспорта в самопровозглашенной республике могут иметь только россияне. Грузия не может выполнить эту просьбу, потому что лишить человека его единственного гражданства, по международным нормам, невозможно в принципе, а гражданство Абхазии Грузия, естественно, не признает. Поэтому если даже абхазские де-факто чиновники изымут у гальца его грузинский паспорт, тот может очень быстро получить новый в Зугдиди. Паспортизация жителей Гали — извечный предмет политических споров и спекуляций. У абхазцев есть опасения, что если все грузины на "их" территории получат абхазские паспорта, то снова станут в Абхазии национальным большинством. С паспортами этнические грузины смогут участвовать в выборах, влияя на политическую обстановку в непризнанной республике. Без паспортов же они не имеют никаких прав. Без паспорта невозможно продать или приобрести недвижимость или оформить наследство. Без паспорта невозможно получить школьный аттестат; те родители, у которых нет абхазского паспорта, не могут устроить своих детей в школу. Без паспорта сложно выехать за пределы де-факто Абхазии или вернуться назад. Но абхазские паспорта тут то выдают, то забирают, поэтому в целом пользуются ими только отдельные "счастливцы". "Люди, у которых нет документов, ходят черным ходом, — поясняет Георгий. — Иногда их ловят. Выписывают штраф. Если убегаешь, то догонят и, конечно, немного обидят". "Пацаны, вот, съездили в Зугдиди, одежду себе купили, и теперь ждут, пока стемнеет, — указывает он на стоящих в стороне парней. — А что делать, если документов не дают?". Выезжать на территорию Грузии, контролируемую Тбилиси, и возвращаться в Абхазию, можно по специальному пропуску, но получить его сложно и дорого. Иногда и просто невозможно — когда выехать нужно срочно, например, в случае болезни. Поэтому люди массово идут в обход. Миграции грузинского населения стали целым бизнесом для абхазских пограничников. Брать с людей деньги могли, например, за то, чтобы провести их в обход пограничников российских. Международные мониторинговые группы фиксировали также случаи, когда в базарные дни абхазские пограничники становились перед российскими, чтобы собирать дань со спешащих в Зугдиди торговцев. Георгий ходит через абхазский блок-пост с советским паспортом: сомнительная привилегия тех, кто успел получить документы с пропиской в Гали до начала войны 1990-х. Я спрашиваю, поднимают ли гальские грузины вопрос о паспортах перед де-факто руководством Абхазии. "Поднимают, — отвечает Георгий, — как на советских кухнях: так, чтобы никто не слышал". Призрачный мост Запряженная лошадью крытая повозка, с пассажирами и багажом, отправляется от грузинского блок-поста по сужающемуся в даль и пропадающему среди буйной зелени кавказских гор, бесконечному Ингурскому мосту. Где-то там, на противоположном его конце, стоят российские и абхазские пограничники. Эка (имя изменено) стоит у моста, ожидая родственников, которые задерживаются в Абхазии. Позвонить им она не может: после войны 2008 года абхазская сторона отрубила телефонную связь с остальной Грузией. У Эки есть абхазский паспорт, хотя она постоянно живет в Зугдиди, и переселяться назад в Абхазию не собирается. Все ее родственники-мужчины и многие друзья воевали на грузинской стороне, некоторые — погибли, и это рана, которая не заживает. Эка, как и многие другие мои собеседники, констатирует огромную пропасть, образовавшуюся между грузинами и абхазцами, грузинами и осетинами после войн 1990-х и углубившуюся после войны 2008-го. Ничто по ту сторону Ингурского моста не сигнализирует о возможности воссоединения этой территории с остальной Грузией. "Некоторые старые жители, вспоминая то, что было до войны, говорят: "Ой, зачем нам была нужна эта война…", — говорит Эка. — А молодежь только повторяет то, что ей там говорят: что мы враги. У меня есть близкие друзья-абхазцы, которые боятся сюда идти — думают, что как только они перейдут эту границу, их схватят. Они даже в Гали никогда не ходили: считают, что там опасно". Майя Пипия, корреспондент радиостанции в Зугдиди, студенткой пережила бегство из Сухуми, а взрослой женщиной — массовую панику "августовской войны", от которой ей тоже надо было бежать, спасая собственную дочь. Майя говорит, что какое-то время грузинская и абхазская молодежь проводила встречи на Ингурском мосту, однако и такие локальные мероприятия после августовской войны сошли на нет. Майя работает над журналистским проектом, призванном хоть как-то соединять два берега реки Ингури. "Первый грузино-абхазский проект появился сразу после 2008 года, — рассказывает она. — Мы записывали в том числе и интервью с людьми, которые работали в госструктурах де-факто Абхазии, в неправительственных организациях. И это было очень эффективно, потому что как только один чиновник давал интервью, для другого это было аргументом тоже согласиться на разговор с нами. Потом Россия заблокировала телефонную связь Грузии с Абхазией. Потом поменялась власть…". Но проект продолжается. Работающие над ним вместе грузинские и абхазские журналисты стараются не касаться политики. Сообщают о культурных событиях, о различных социальных инициативах на одной и другой стороне. Однако более или менее массовые контакты между грузинами и абхазцами и грузинами и осетинами происходят сегодня только благодаря введенной в конце 2010 года Тбилиси специальной программе, по которой граждане двух непризнанных республик могут получать в Грузии бесплатное медицинское обслуживание, включая дорогостоящие операции. В 2013 году грузинское правительство отменило для жителей Абхазии и Южной Осетии условие получения грузинского паспорта для участия в этой программе. Едут, в Грузию, преодолевая страх, неприятие и смущение, как правило, самые отчаявшиеся — те, кого не могут спасти в Сухуми и Цхинвали. Друг и коллега Гоги Апциаури из Цхинвали, воевавший в свое время против грузин, однажды тоже был вынужден выехать в Тбилиси для операции на сердце. "А потом мы сидели в Стамбуле и немного пили, — вспоминает Гога. — И он мне говорит: "Гога, знаешь, после 90-х годов грузины охотились за мной, хотели такую маленькую железную вещь вставить мне в сердце. Они не смогли этого сделать. Но я даже не думал, что один грузинский врач одну маленькую железную вещь мне в сердце все-таки вставит"". Нино Каландаришвили, председатель правления тбилисского Института по изучению национализма и конфликтов, говорит также о регулярных точечных контактах между членами разных грузинских и осетинских, грузинских и абхазских сообществ — учителями, журналистами, членами неправительственных организаций. Однако, как отмечают в Тбилиси, после 2012 года, когда власть в Грузии перешла от Михаила Саакашвили к Бидзине Иванишвили и членам его "Грузинской мечты", ситуация кардинально и парадоксальным образом изменилась. "Новая политика, больше направленная на примирение, стала тем вызовом, на который не нашлось ответа ни у абхазцев, ни, тем более, у осетин. Агрессивная риторика Саакашвили создавала им ту "зону комфорта", те необходимые условия, при которых они могли эффектно оппонировать грузинской стороне. К изменению политики они оказались неготовы. Все их аргументы стали нерелевантны новой ситуации", — отмечает Нино Каландаришвили. "Я помню, как Михаил Саакашвили подарил одному беженцу из Сухуми часы и сказал: засекайте время, как скоро мы вернемся в Сухуми, — говорит историк Давид Джишкариани. — Такие символические акты, которые были очень популярны при предыдущих правительствах, сейчас уже не совершаются. Политика стала более спокойной и взвешенной. Это привело к тому, что если раньше при опросах люди называли приоритетом восстановление территориальной целостности Грузии, сейчас на первом месте социальные проблемы, а территориальная целостность — на пятом или шестом. Политика очень влияет на общество. Сегодня правительство не старается создать некий миф ожидания. Оно больше ориентировано на то, чтобы создать какое-то предложение, прежде всего, абхазам, рассчитывая, что если мы сделаем первые шаги, то они пойдут нам навстречу. Грузинское правительство уже сделало несколько таких шагов, но с абхазской стороны активного движения навстречу не последовало". Для людей, которые уже четверть века не могут вернуться домой, часы все же продолжают громко тикать. Абхазский Верховный Совет в изгнании — это 23 члена парламента, заседавшие в Сухуми еще в 1990-м. "Все выборы, которые были проведены в Абхазии без грузинского населения, считаются нелегитимными. Если мы проведем здесь выборы без абхазского населения, то тоже будем нелегитимными. Поэтому любые выборы исключаются до возвращения", — поясняет Гия Гвазава. "Сколько членов вашего парламента останется еще через 25 лет?", — провоцирую я Гвазаву. "Ну и что? — Отвечает он, очевидно, готовый к такому вопросу. — Тбилиси несколько столетий принадлежал то персам, то арабам, то туркам, но сегодня он грузинский". Сквозь колючую проволоку Перемещаться между Цхинвали и остальной Грузией еще сложнее, чем в ситуации с Абхазией. Единственный пункт пропуска на грузино-осетинской де-факто границе находится в районе Ахалгори, разделенном этой границей на две части. Пользоваться им могут только жители района. Даже тяжело больных "Красный крест", который в таких ситуациях выступает посредником между Тбилиси и Цхинвали, вынужден перевозить через североосетинский Владикавказ. Отар из Эргнети говорит, что у его родственника в Цхинвали есть земля на контролируемой Грузией территории, но пользоваться ею он больше не может: "К нам людей оттуда больше не пускают. Кто остался — тот остался". После 2012 года осетинские де-факто власти стали иногда даже препятствовать выезду осетин в нейтральные страны на совместные с грузинами мероприятия. Гога Апциаури тоже считает, что руководство непризнанной Южной Осетии "хочет нас друг от друга изолировать, потому что самые родственные народы — это осетины и грузины". "Если бы не эта "граница", грузины и осетины уже давно бы помирились, — уверен он. — Контакты есть и сейчас. Я знаю, что осетины и грузины даже торгуют через проволоку. Например, грузин привезет помидоры, поставит ведро у проволоки. Утром вернется — ведро пустое, в нем деньги". Однако никто в Грузии, похоже, либо совсем уже на самом деле не верит в возвращение отколовшихся автономий, либо не загадывает на ближайшую перспективу. "Путем диалога — наверное, нет, — говорит Эка из Зугдиди. — Да и половина тех, кто здесь обосновались, уже не хотят возвращаться. Что им там делать? Дома нет, сын, брат, отец погиб. Войной? Не дай Бог. Я лучше буду вот так ходить и мучиться". Гога Апциаури все же убежден, что сегодня главное — сохранить диалог, чтобы оставить следующим поколениям хоть какой-то фундамент для выстраивания новых взаимоотношений. Важно понимать, подчеркивает Давид Джишкариани, что у грузин, абхазцев и осетин, по большому счету, в новейшей истории нет опыта сосуществования: все, что было, осталось в прошлом вместе с СССР, и мир, и сама Грузия, с тех пор сильно изменились. "Осетины меня часто спрашивают: "Вы правда победили коррупцию?", "Правда, что полицейские денег не берут?", "Правда, что за экзамены не надо платить?". Это правда. Если мы продолжим этот путь, для них эта страна будет привлекательной", — считает Гога. "Если бы я не верила, что возможен прогресс в отношениях, я бы, конечно, в этой области не работала. Но примирение и воссоединение — две разные вещи. Давайте скажем так: возможность совместного проживания в едином государстве вероятна в определенном будущем, но это будущее вряд ли наступит через пять-десять лет", — говорит Нино Каландаришвили. При этом многие мои собеседники видят путь к возвращению Абхазии и Южной Осетии через федеративное устройство Грузии, которое дало бы достаточно свободы территориям с большой долей национальных меньшинств. "У нас есть армянские анклавы, азербайджанские анклавы. Если Грузия станет федеративным государством — не завтра, не послезавтра, но в будущем, я думаю, мы пойдем по этому пути, — то мы сможем вернуть не только эти территории, но и, в первую очередь, все эти народы, — размышляет Гога Апциаури. — Мы должны заложить в свою Конституцию какие-то гарантии, что никто здесь не будет ущемлять права меньшинств. "Грузия для грузин" — это была чушь. Мы не должны строить национальное государство, мы должны строить гражданское государство, в этом есть выход". Гурам Хубуа в своем втором доме в Тбилиси рассуждает о возвращении в родной Сухуми: "Знаете, Сухуми, наверное, не тот уже… Но есть такая ностальгия. Хочется хоть один раз посмотреть. Ни один грузин не думает, наверное, о том, чтобы не вернуться. Это исключено. Исключено это". — "И вы могли бы жить там среди людей, которые с вами воевали?", — спрашиваю я. "Говорят, время все лечит. Мы воевали, они воевали. Надо через это переступить и попытаться понять друг друга. И, наверное, можно будет жить". — "То есть, вы не чувствуете неприязни к этим людям?" — "Знаете что? — Смеется Гурам. — Любви тоже не чувствую". Юлия Абибок, "ОстроВ" Неоценимую помощь в работе над этим текстом оказали мои друзья и коллеги из Тбилиси Звиад Микеладзе и Эдита Бадасян, а также уже ставшие мне родными Манана Хвингия и семья Хубуа. За вычитку текста и ценные замечания и правки я также безгранично благодарна Levan Lazi . Работа на Южном Кавказе осуществлялась за мои личные средства и средства редакции. Авиаперелеты Киев-Тбилиси и Тбилиси-Киев оплатили Institute for Democracy, Media and Cultural Exchange (IDEM; тренинг "Безопасность данных и защита журналистов" 30 мая — 4 июня и 12-16 июля 2016 года в Кутаиси) и Deutscher Akademischer Austauschdienst (DAAD; конференция "Старые конфликты — новые поколения. Анализ обществ и конфликтов на Южном Кавказе для разработки вариантов будущих решений" 13-18 октября 2016 года в Тбилиси).
